Персональный сайт - БОРНЕ-СУЛИНОВО

БОРНЕ-СУЛИНОВО

Туманным утром мы уже стояли, ёжась от прохлады, на привокзальной брусчатке небольшого городка Шецинек. Краснели аккуратные черепичные крыши двухэтажных домиков, обступивших узкие улочки городка. На другой стороне площади готический собор. И толпа оборванных грязных ребятишек с криками:

- Радецкий пан жолнеж, дай значку, звяздку, грошик, цигарки…

Площадь звенела воплями: «Дай, дай, дай!!!»

Сопровождавший строй лейтенант был невозмутим. Он не обращал внимания на толпу оборванцев и приказал строю не реагировать на их вопли. Зато бурно отреагировали внезапно появившиеся два солдата в серой крапчатой униформе с большими белыми кокардами на кепи вооружённые карабинами СКС с примкнутыми штыками. Они мгновенно разогнали толпу, не стесняясь применять при этом штыки и приклады. Потом отдали честь нашему офицеру, приложив два пальца к козырьку кепи, и растворились в туманной привокзальной улочке.

Осваиваться в новой местности не пришлось. Послышался гудок паровоза, и мы уже втискивались в вагон. Это был воинский эшелон, состоящий всего из трех вагонов-теплушек, платформы с накрытым чехлом танком Т-64 и развёрнутой в боевое положение зенитной пулемётной установки ЗПУ – 4 с расчётом в плащ-накидках и облупленных касках.

Поезд тронулся, и состав пополз по поросшей редким сосняком пустоши, серевшей ковром вереска. Спустя пару часов поезд проехал развилку со станцией Пила и остановился перед закрытым шлагбаумом. Дороги дальше не было. За шлагбаумом топорщился нетронутый вереск, перемежавшийся с песчаными кочками и высотками. В сторону от тупика вела брусчатая дорога. На ней уже стояли крытые брезентом «Уралы». Без проволочек мы погрузились в машины и тронулись в путь. Через 20 километров абсолютно пустынного брусчатого шоссе появился указатель. На нём значилось: «Borne - Sulinovo». Так назывался город-гарнизон, в котором мне предстояло прожить два долгих года вдали от Родины.

Гарнизон встретил грохотом сапог марширующих рот по мостовым, непроницаемыми бетонными заборами, воротами и дверьми контрольно-пропускных пунктов. По обеим сторонам центральной улицы городка засаженных огромными соснами красовались плакаты: «Крепок как гранит наш Варшавский Щит», «Воин! Вдали от Родины береги честь советского солдата и гражданина!», «Служи по уставу – завоюешь честь и славу!»

Через несколько минут перед нашими машинами распахнулись ворота одного из КПП. Поразила ровная линейность всего, что находилось на территории части. Ровные ряды двухэтажных казарм, доставшихся от разгромленной под Сталинградом армии Паулюса. Говорили, что в 1939 году она стояла в Борне - Сулиновском гарнизоне. В отличие от расхлябанности павловских артиллеристов, местные солдаты были суровы, серьезны и подтянуты. Во всем чувствовались дисциплина и порядок. Жутковато было смотреть на стерильную чистоту дорожек, тротуаров, спортгородков и полос препятствий. Словно людей тут не было вообще. Но у дверей казарм появлялись солдаты-дневальные с повязками на рукавах и штыками на поясах. Они с суровым любопытством смотрели на наше неорганизованное построение.

Прозвучала команда «Смирно!» И к нашему строю подошёл седой майор. Выслушав доклад сопровождавшего лейтенанта, он поднёс ладонь к козырьку и гаркнул: « Здравствуйте, товарищи!» В ответ прозвучало наше вялое «Здра… жлам!»

- Ничего, научитесь, - заметил вскользь старший офицер.

Затем он представился: «Командир третьего батальона, гвардии майор Перепич».

От него узнали, что находимся на территории 252 гвардейского Новгородского мотострелкового полка 90 гвардейской дважды Краснознамённой Витебско – Новгородской танковой дивизии.

Итак, я попал в третий батальон славного Новгородского полка, как и обещал тот генерал в Новгородском военкомате.

Месяц карантина, так называли курс молодого бойца, прошел, словно в угаре. С шести утра и до одиннадцати вечера на ногах. По городку бегом, а по плацу строевым шагом, - только так перемещались в расположении части.

Офицеры называли нас по-разному, но всегда с оттенком иронии. «Как стоишь, гвардеец!?» «Военный, что сопли жуёшь!?» Как ни странно, гордые звания «гвардеец» и «военный» звучали с нескрываемым презрением. Я тогда мечтал о войне. Я в коротких снах видел не маму, родину и друзей с подругами, а третью мировую войну. Благо до НАТО было меньше сотни километров. Мне была нужна война! Война, чтобы пристрелить ненавистного лейтенанта Петракова и старшину Нужу. Это, конечно, несерьезно. Хотя, чего греха таить, ненависти к своим офицерам и старшине было тогда не меньше, чем к врагам.

Спустя месяц с небольшим мы уже стреляли из автомата АКМ, маршировали по плацу по клеткам, научились наматывать портянки, подшивать подворотнички, разворачиваться в предбоевые и боевые порядки отделения на тактических занятиях.

24 июня стал особенным днём. Из общебатальонного карантина нас развели повзводно. Взвод – 29 человек. За время карантина мы уже сдружились с будущими боевыми товарищами. В одном взводе со мной были Александр Бородин из Волгограда, Влад Крестников и Ризван Мамедов из Баку, Володя Силаков из Москвы, Гена Веригин из Краснодара, Володя Костюченко из Витебска, Нурман Мастиков и Хабибула Утеев из Астрахани, Султан Амиров из Грозного, Гафар Расулов из Намангана. Все мы попадали в одну роту. Хотя полк и именовался Новгородским, новгородцев в нём было мало. В основном кавказцы и представители среднеазиатских республик.

Приятной неожиданностью была встреча с холмичами. К моему прибытию в разных подразделениях полка уже служили мой одноклассник Гена Евдокимов, Валентин Николаев, Вася Егоров. Кстати с Евдокимовым мы потом оказались в одной роте, а с Васей Егоровым в одном батальоне. В одной роте служил и Валера Шауклис, бывший гражданский муж фельдшера Холмской больницы Нины Беляевой, впоследствии её фамилия будет Хабарова.

Так вот, 24 июня прекратился дождь и над гарнизоном рассеялся туман. Нас повзводно построили перед своими будущими ротами, а перед этим раздали новенькие автоматы АКМ. Присяга.

Теперь уже наш ротный, гвардии капитан Синюта, поздравил с вступлением в ряды гвардейцев-новгородцев. И уже через пару часов после торжества ротный писарь Владимир Казакевич выдал мне фанерные бирки с напечатанной моей фамилией на их жёлтом фоне. Эти бирки я нашил на сумку противогаза, чехлы лопатки, магазинный и гранатный подсумки, привинтил к ячейке в оружейном шкафу, где стоял мой автомат, лежали магазины, таилась зелёная каска в тёмной нише.

- Это теперь главное твоё имущество, в этот шкаф ты должен попадать в любой темноте и сутолоке с закрытими глазами, - заявил командир второго отделения сержант Цема.

В тот же вечер перед строем роты зачитали поверку и боевой расчёт. Меня зачислили во второе отделение первого взвода седьмой роты на штатную должность стрелка-помощника гранатомётчика. Командиром взвода был лейтенант Петраков. Моим первым номером – стрелком гранатомётчиком оказался пестовчанин Толя Наумов, которого почему-то звали Лёва. Земляк служил второй год и считался отличным стрелком. Кстати, Лёва оказался отличным парнем и моим надёжным другом на полгода. Вместе мы ходили в атаку, я прикрывал его огнём во время стрельбы по танкам, снаряжал выстрелы, подавал их при подготовке к бою. Он был на первых порах моим учителем и наставником. Вместе мы мёрзли и мокли в окопах, курили одну сигарету на двоих, ели кашу из одного котелка, наши койки стояли рядом в казарме, вместе мы ходили в наряды.

Первые три месяца было особенно тошно. В груди появилась тонкая звенящая физически ощутимая тоска по далёкой родине. Эта боль не отпускала все два года. За окном летом, зимой, весной и осенью не менялся пейзаж из зелёных сосен, колючего вереска, серых казарм, серого туманного неба…

На четвертый месяц наступил перелом. Или я стану последним чмошником, или настоящим солдатом. Между этими ролями лазейки не было. И я решил стать солдатом. Появилась злость. Солдата ведёт по жизни любовь к Родине и ненависть к её врагам. Этот постулат ротного замполита старшего лейтенанта Ёжикова я выучил наизусть.